Зачем нужна поэзия и кто её читает? Что предпочитают писать сегодня поэты и на кого ориентируются? Ейская поэтесса Анна Вайс-Колесникова отвечает на эти вопросы и вспоминает о своих встречах с Беллой Ахмадулиной.
– Одно из ваших стихотворений начинается строкой «Поэзия – не польза, не нужна». О значении поэзии для общества спорят до сих пор. Вы тоже считаете, что стихи, в полном объёме их смысла, нужны лишь их автору?
– Поэзия принесла мне очень много вреда в жизни и столько же, если не больше, радости. Она была и остаётся спасательным кругом, благодаря которому я постоянно удерживаюсь на плаву. У неё двойственная природа. Поэзия – это концентрация эмоций. И в то же время она узколоба. Помните, у Ярослава Смелякова: «Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте ночную звезду». Это он про больницу, где люди мучаются! Поэт, если захочет сказать что-то о бытовом, то часто становится театрален. В этом очищающая сила поэзии, но от земли она всё время старается увести читателя куда-то ввысь… Я сама никогда не пишу на публику, на слушателя. Прежде всего, стихотворение должно понравиться лично мне. Я считаю, что у меня есть вкус. Если понравилось мне, то понравится и кому-то другому. А польза… «Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец…» Обществу нужно то, что можно легко и вкусно проглотить. Гурманов, тонких ценителей поэзии очень мало. Их и никогда не было много. А общество надо воспитывать. «Ах, ты, бедная овечка, ля-ля-ля!» Сейчас ему нужно это.
– Западная поэзия практически полностью перешла на вольный стих. Верлибр получает всё большее распространение и у нас. Как вы думаете, продолжат ли существование в русском стихе размер и рифма или они станут уделом отдельных экстравагантных поэтов?
– Я противница верлибра. Если можешь выразить свои чувства при помощи рифмы и размера, то лучше потрудиться. А верлибром сейчас чрезмерно увлекаются от недостатка воображения и низкой духовности. К сожалению, сами поэты перестали читать своих коллег, предшественников. Прерывается традиция. Халтуру писать проще. Но рифмованный стих не умрёт, будьте уверены.
Верлибр – стих, освобождённый от жёсткой рифмовки и ритмической композиции. Особенно популярен стал в поэзии двадцатого века.
– То, что вы делаете, сильно напоминает стиль Беллы Ахмадулиной. Даже манера выступления на сцене. Что значит для вас эта поэтесса?
– Я начала писать стихи после того как увидела на экране запись её выступления. Это было… в 1976 году. Вдруг поняла, что так же чувствую, так же говорю и могу так же писать. Но я – не копия Беллы. Мои стихи более оптимистичные, более земные. А она вообще уходит в заоблачные сферы. Несколько раз встречалась со своим кумиром. Сначала – в Ташкенте, где Ахмадулина выступала в Доме знаний. Потом – у неё на даче в Переделкино. Белла сидела на веранде и вслух читала моё «Я помню то старинное трюмо…». И простонала: «Хо-ро-шо-о!» Тогда она попалась мне навстречу, обутая в мужские резиновые сапоги и с полным ведром мусора. Я ещё удивилась: «Вы, такая неземная, сами выносите мусор?» Она ответила: «А кто будет за меня это делать?» В последний раз я видела её в Пицунде в 1988 году. Увидела её в воде и поплыла следом. Подобралась поближе и декламирую вслух её стих: «Как мило всё было, как странно, луна восходила, и Анна…» Белла мигом разворачивается и продолжает: «… печалилась и говорила: как странно всё это, как мило». Потом мы возвращались вместе в гостиницу. Белла была в хорошем подпитии. Увидела в кустах кошек и стала на четвереньках ползать между ними. Взяла маленького котёнка и говорит ему: «Будьте всегда такими свободными, кОты мои, звери мои. Люди – такая мерзость. Не давайтесь им в руки». Экстравагантная была женщина.
