Когда уже состоялся суд и приговор убийце её сына был вынесен, мы с Марией Николаевной (все имена изменены) договорились встретиться. В самом начале разговора она открыла сумку и выложила передо мной нарядный фиолетовый шарфик и толстые шерстяные носки – всё как с витрины магазина. И всё это связал её, теперь уже покойный, сын.
«У него, – сказала, – это лучше моего получалось». И как бы ни старалась Мария Николаевна казаться спокойной, волнение выдавало то, как, сама того не замечая, то нервно скручивала шарфик, то бережно разглаживала его ладонями. Он старикам носки вязал, а молодёжь над ним смеялась. Недавно я купила прядильную машину, и мы с Гришей собирались сами пряжу прясть. У нас был с сыном уговор: раз не работает – значит на нём хозяйство. Он целый яблоневый сад посадил. На нём был и огород, и птица. Выращивал и продавал рассаду. Копал людям огороды, клал кирпич … А ещё у меня все сыновья сапожничают. Всю обувь Гриша мне чинил, соседям тоже. И подстригал он их, как парикмахер. Мы очень нуждались в деньгах. Но все старались с сыном рассчитаться «пойлом».
Здесь расскажу, что Мария Николаевна приехала в посёлок лет тридцать назад. Бежала на Кубань с пятью детьми от мужа-пьяницы. До этого работала бухгалтером, экономистом, технологом. А здесь устроилась на МТФ дояркой. Была в совхозе председателем профкома. Тянула на себе семью. Брала выращивать колхозных бычков, сама держала скот и птицу. Сдавала пай в аренду… Но всё равно жить приходилось в нищете. У сыновей, вспоминает, были джинсы и кроссовки на двоих.
А после началась чеченская война, и оба сына (Григорий и его брат-близнец Андрей) служили на границе с Чечнёй. Рядом, в горах, шли боевые действия. И по их погранзаставе долго и целенаправленно работала чеченская снайперша. «Сколько ребят положила…», – рассказывали маме сыновья. Вычеркнуть из памяти такое невозможно. Хотя братья были совершенно разными. «Один, – рассказывает, – был ранимым, эмоциональным. А Гришка мне казался стойким, «труднопробиваемым». Чечня сломала обоих». Первый после повесится от неразделённой любви. А через год второго зарежет пьяная деваха.
Криминальный сюжет выглядит, в общих чертах, так. За полгода до трагедии Мария Николаевна возвращалась поздно вечером домой от дочери и увидела, что кто-то лежит у её калитки. Опять, подумала, Гришка напился. Но когда всмотрелась в залитое кровью лицо, узнала в лежавшем семидесятипятилетнего «вусмерть» пьяного Кузнецова – деда Галины (той, которая потом и станет убийцей её сына). Что делать? Растерялась. А мимо по дороге – пьяная компания. Восемнадцатилетняя Галина с ними. Рассказывает: «Помогите, – кричу, – тут человек лежит!». Она меня матом, мол, пусть он… А я ей вслед: «Так, вроде, дед твой!» И она вернулась. Пьяная, ничего не понимает. Всё-таки узнала. Началась у неё истерика. «Крови хочу!» – кричит. И бьётся головой об асфальт. «Скорая» увезла деда в больницу с переломом руки».
И вот что скажет Кузнецов в зале суда: «Я и так был пьяным, а Гришка меня пригласил, и мы выпили ещё». На вопрос, за что его избили: «А я откуда знаю! Он меня толкнул, и я упал головой». Деталей случившегося ни тот, ни другой вспомнить так и не смогли. Судили ли в тот раз обидчика, старик тоже не помнит. Как не помнит и такого, чтобы после собутыльник приходил к нему и чем-то угрожал. Но тогда Григорию «дали год» условно. И хотя родные Кузнецова обжаловать решение суда не стали, они считали, что «дали мало». Говорят, что после этого здоровье деда пошатнулось. Что он стал плохо видеть на левый глаз. Поэтому тот, кто его избил, мог бы отработать у них на огороде. И потому, рассказывает Мария Николаевна, они моего Гришу избили.
Что (кроме «парикмахерских услуг») могло связывать людей, один из которых годился другому в сыновья, на судебном заседании выяснить не удалось. Но, так или иначе, то была «бутылка». Хотя все пьющие, включая деда с внучкой, традиционно заверяли, что выпивают исключительно по праздникам. И кстати, не однажды называли адрес, где торгуют самогоном, да ещё с таблетками – чтобы «шибало по мозгам». Ни о какой мести, скажет дед, внучка с ним не говорила. Он потом уже узнал, что она «чеченца» подрезала».
В тот вечер в одиннадцатом часу Мария Николаевна услышала из другой половины дома лай, потом грохот ведра. И крик сына: «Дура, ты ведь меня убьёшь!». Мать бросилась во двор. В направлении забора промелькнул чей-то силуэт. Но она бегом к сыну. Он лежал на пороге и, казалось, не дышал. В ванной было много крови. Рядом валялось лезвие ножа. Стала делать сыну искусственное дыхание. И он вздохнул: «Мамка, как же ты без меня жить-то будешь? Я ведь умираю». А она: «Тебя спасут! Врачи у нас хорошие. Только скажи, кто тебя». «Малая Кузнецовых», – ответил. Она вызвала «скорую». Но утром следующего дня сын скончался в больнице.
Виновница трагедии, «малая», оставив годовалого ребёнка мужу, пила в тот вечер у соседа самогон. Когда уже была пьяна, решила «пойти разобраться» с обидчиком деда. Зашла домой и взяла нож. Как скажет, «чтоб себя обезопасить, потому что Григория боялась». «Боялась, но пошла?» – уточнит прокурор. «Я хотела с ним поговорить, чтобы оставил в покое деда». «Но дед не вспомнил никаких угроз Григория. А здоровье, – предположил прокурор, – могло ухудшиться от постоянной выпивки».
О многом говорят детали той трагедии. «Мстительница» не стала звонить в калитку, чтобы не вышла мать Григория. Перелезла через забор и постучала в дверь той половины дома, где он жил. А когда Григорий ей открыл, ударила его ножом в живот. Нанесла, как сказано в материалах дела, «колото-резаное ранение с повреждением желудка, поджелудочной железы и забрюшинной клетчатки». После этого Григорий ударил нападавшую рукой, оцарапав ей лицо и грудь. А она наотмашь ударила его ножом в голову. Бросила сломавшийся нож и убежала.
Путаясь в показаниях, Галина то говорила, что Григорий на неё нападал. То, что он от неё «отмахивался» и чуть ли не сам на нож наткнулся. Изворотливости восемнадцатилетней подсудимой было не занимать. Привела на заседания суда не только «группу поддержки», но и ребёнка, которому не исполнилось двух лет. Несмотря на «прессинг», мать убитого держала себя в руках. Один лишь раз ей изменила выдержка: «Семь лет назад они, – жест в сторону родни подсудимой, – убили моего племянника, «летая» на машине пьяными. Теперь они убили сына. Кого ещё собираетесь?» Неужто же недалека от истины? В конце судебного заседания в зал ввалился пьяный мужик и, обращаясь к матери убитого: «Голову тебе нужно открутить!»
Скажу о том, что, хоть не вписывалось в рамки разбирательств, но стало почвой для трагедии. Жизнь посёлка и судьбу своей семьи Мария Николаевна описывает без прикрас. Придя из армии, сын не мог удержаться ни на одной работе – везде конфликтовал, срывался. Когда другие поехали «выбивать» по месту службы положенные им выплаты в 70 тысяч рублей, он начал пить. И жил уже одной шабашкой. На всякую работу соглашался – руки были золотые. Но вместо денег наливали самогон. И сын всё больше опускался. Уже и те, кто нанимал его, хоть сами не работали и пьянствовали, держались с ним по-барски. И это ещё больше ранило. «Какие люди злые…» И боль выплёскивалась в домашние скандалы. В конце концов жена ушла. И только мать терпела выходки, истерики, запои.
«Мой Гришка хоть конфликтный, но незлобливый был, – сказала на суде. – А кто пытается здесь выставить его дебилом, разве далеко ушли? Они же начинающие алкоголики. Так мой хотя бы в армии служил… Просто душа у него болела. Мог матом наорать. Мне и самой случалось вызывать полицию. Один мой сын повесился. А этого убили. Хотя на самом деле их обоих убила Чечня».
Всё чаще говорила сыну про точку невозврата. Рассказывает, после драки с дедом он три месяца не пил. И она, казалось, дождалась: «Мама, мне бы полечиться». «Я тут же позвонила в краснодарский реабилитационный центр. Сказали, лечение – 600 тысяч рублей. И снова тупик. «Я скоро всё равно умру», – сказал. Наверно, чувствовал. Он и записку мне оставил. Прощения просил вот этими стихами», – передаёт исписанный листок.
О, как пред тобою я грешен,
Далёкая тихая мать.
Я толком тебя не утешил
И всё забываю сказать…
И коль не предвидится чуда,
И все мы когда-то умрём,
Пусть первым уйду я отсюда,
А ты, моя мама, потом.
За неделю до трагедии, в день его рождения (исполнилось сорок), подарила сыну свитер и рубашку. В этом его и похоронила. А деньги на похороны пошли те, что копила себе на операцию. Сказала на суде: «Я не буду подавать иск о материальном ущербе. Пусть эти деньги пойдут им на образование. А то ведь они дремучие…»
Про многое происходящее в посёлке услышала я на заседаниях суда. Здесь редко кто работает. Здесь редко кто не пьёт. И многие судимы. И семьи тех, кого коснулась эта трагедия, не были исключением. У подсудимой пьющая семья, и брат её «сидит» за то, что убил человека. А мать её осталась с четырьмя детьми, когда муж сгорел в своём доме в соседнем посёлке. И брат Григория был осуждён на восемь месяцев за угрозу убийством. «Да ещё вином много тешились. Разоряли дом, дрались, вешались», – про такую жизнь есть песня у Высоцкого.
«Молодёжь в посёлке спивается. Правда, проводят в клубе дискотеки для самых молодых. Но разве дело только в танцах? – вздыхает Мария Николаевна. – Поменялся общественный строй, изменились правила жизни. И люди растерялись. За семьдесят с лишним лет разучились зарабатывать самостоятельно, сами на себя работать. И нужно им подсказывать, как своё дело открыть. Где взять субсидию, чтобы, к примеру, строить парники. Но разъяснительной работы не ведётся. Ровесники убитого, тем более прошедшие Чечню, – потерянное поколение».
Ейский районный суд под председательством судьи Александра Супруна, с участием гособвинителя – ейского межрайонного прокурора Дениса Ролетнего, счёл вину подсудимой полностью доказанной и приговорил её к семи годам лишения свободы в исправительной колонии. «Чего бы про убитого ни говорили, для матери он остаётся сыном, – подвёл черту прокурор. – Причиной первой драки стала общая любовь к спиртному. Теперь, тоже из-за алкоголя, подсудимую разлучат с ребёнком. А мать убитого вместо сына будет говорить с его надгробной плитой».
«Пользуясь тем, что мой сын алкоголик, вы хотели сделать его своим рабом. А вы ведь сами в рабстве у самогонки. Убийца – начинающая алкашка, – сказала мать убитого. – Руки у моего сына были стальные. Их в армии всему учили, он мог бы защититься. Но пожалел девчонку, подумал: живи, дурочка. Вот и живи…»
Татьяна Шекера